Трансцендентные видения Даниила Андреева и «Роза мира»
Из воспоминаний Аллы Андреевой, жены писателя: «В начале зимы 1942 года он был мобилизован. В армии, по состоянию здоровья, служил нестроевым рядовым. Шел через Ладогу. «Ледовой трассой» в осажденный Ленинград, хоронил убитых в братских могилах, читая над ними заупокоенные молитвы. В Москву вернулся в конце войны и снова стал ночами работать над романом в стихах «Странники ночи». В апреле 1947 года нас арестовали. Дальше были полуторагодичное следствие на Лубянке и в Лефортове и приговор особого совещания: 25 лет тюрьмы Даниилу Леонидовичу, 25 лет лагеря – мне. Все, написанное до ареста – роман и стихи, - было уничтожено, как и письма Леонида Андреева и наша с Даниилом фронтовая переписка. Даниил Леонидович отбывал срок во Владимирской тюрьме. Хрущевская комиссия по пересмотру дел политзаключенных уменьшила этот срок с 25 до 10 лет. Он вернулся «на волю» в апреле 1957 года в состоянии безнадежном после инфаркта, перенесенного в тюрьме в 1954 году. Неполных два года бездомного существования были посвящены работе над черновиками произведений, написанных в тюрьме, которые удалось спасти. Умер Даниил Леонидович Андреев 30 марта 1959 года, похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище, рядом с матерью. «Роза мира» создана на основе личного духовного опыта автора. Написана она в сталинское время, в тюрьме, в том воздухе торжествующей антидуховности, осязаемого, каждодневного проникновения, оплетения всей жизни темными, то есть дьявольскими силами».
Двенадцатая книга «Розы мира» называется «Возможности». Она описывает видения автора, относящиеся, по его мнению, к периоду после 22 века к началу 24 века. В главе 4 «Князь тьмы» Даниил Андреев дает описания будущего, поразительно точно совпадающие с описаниями того, что реально уже происходило в истории европейской цивилизации около 400 года нашей эры. Даниил Андреев, естественно, употребляет глаголы в будущем времени. Но если заменить их на глаголы прошедшего времени, получается описание событий, которые Запад пережил на рубеже четвертого и пятого веков. «В середине этого царствования будет завершена работа над фантастической, неслыханной фальсификацией истории. За пятьдесят или семьдесят лет постепенно истребятся все книги и памятники, свидетельствующие о том, что человечество обладало когда-то светлыми культами, высокими философскими учениями, прекрасными искусствами, возвышенными литературами, героями, праведниками, гениями – всем, что от Бога. Все храмы, уцелевшие от былых времен, будут сметены с лица земли либо превращены в капища Гистурга (прим мое – одна из трех ипостасей планетарного демона Гагтунгра – Великий Мучитель), Великой Блудницы (вторая ипостась Гагтунгра) и Урпарпа (третья ипостась Гагтунгра – великий осуществитель демонического плана, называемый иногда принципом формы), неузнаваемо изменив даже свой архитектурный облик. Придут поколения, … все представления которых о минувших веках будут не просто искажены почти полностью, так как к этому приведет воспитание на теориях, выдуманных анти-Логосом и представляющих перспективу истории так, как это ему выгодно».
А вот пророчество, которое легко вписывается в реалии конца первого - начала второго десятилетия 21 века на территории бывшего СССР. «Осуждение Сталина или ирония над ним будут за собою влечь для неосторожного ревизиониста мгновенную смерть… И образ Сталина опять вознесется на пьедестал; усопший вождь будет провозглашен хотя и ограниченным, еще далеко не все постигшим и охватившим, но все же величайшим деятелем прошлого. …Наука, философия, искусство, общественные институты, законы – все направится на то, чтобы разнуздать сексуальную стихию. Будут проповедоваться всеми способами и превозноситься как проявления якобы раскрепощенного духа всевозможные извращения. Чем более публично будут удовлетворяться они, тем более похвал и восхищения станет изливаться на героев. …Реки и озера, луга и поля Земли станут духовно пустыми, мертвыми… Эта внутренне опустошенная и внешне искалеченная природа ни в ком не сможет вызывать ни эстетических, ни пантеистических чувств, и любовь к природе прежних поколений сделается психологически непонятной».
А вот это пророчество по сути является описанием архетипического сюжета тирании власти. Этот сюжет на протяжении тысячелетий регулярно реализуется в доступной нашему знанию истории человеческой цивилизации. «Конечно, даже во времена ничем не ограниченной власти тирана найдется немало людей, внутреннее существо которых будет восставать против того, во что антихрист превращает человеческую жизнь. Но контроль над психикой позволит выявить подобную направленность мысли в самом зародыше, и лишь немногим единицам удастся достичь овладения системой духовной обороны раньше, чем они будут уничтожены физически. Неизмеримо большее число из тех, у кого уцелеет искра человечности и проблеск совести, впадут в отчаяние. Число самоубийств возрастет до баснословной цифры».
Так Даниил Андреев представляет людей 24 века: «Не так уж трудно представить себе духовный портрет тех поколений: с глазами, привыкшими с младенческих лет к повседневным зрелищам самого изощренного разврата, с умом, направленным лишь на изыскание новых и новых видов чувственного наслаждения либо на окончательное опустошение природы, с совестью, заглушенной столетней проповедью аморализма, с ростками высших движений души, до корня вытоптанными общественным глумлением, с сознанием, выхолощенным от малейших догадок об иных ценностях и об иными идеалами озаренных эпохах». Когда автор писал эти строчки, заканчивалась Вторая мировая война. Советская армия продвигалась по территории Европы. Если бы автор устремил свой ясновидящий взор не в далекий 24 век, а за границы СССР, он увидел бы, что духовный портрет чудовищ, описанных им, - это портрет поколения, воспитанного современниками автора.
В октябре 1944 года красная армия вторглась в Восточную Пруссию. Впервые за годы войны советский солдат ступил на немецкую землю. На границе его уже встречал натравливающий плакат: "ВОТ ОНА, ПРОКЛЯТАЯ ГЕРМАНИЯ!".
Вся красная армия хорошо помнила пламенные строчки товарища Эренбурга, которые разошлись миллионными тиражами: "...Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово "немец" для нас самое страшное проклятье. Отныне слово "немец" разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого – нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! – это просит старуха-мать. Убей немца! – это молит тебя дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!" ("Красная звезда", 24 июля 1942 года).
Осенью 1944-го Эренбург, который, по словам английского корреспондента в Москве Александра Верта, имел "гениальный талант вызывать ненависть к немцам", провозглашал: "Мы на немецкой земле, и в этих словах вся наша надежда: Германию мало разбить, ее нужно добить" ("Великий день", 24.10.44). Через месяц появился еще один "перл" расовой ненависти: "Нам не нужны белокурые гиены. Мы идем в Германию за другим: за Германией. И этой белокурой ведьме несдобровать" ("Белокурая ведьма", 25.11.44).
Вот теперь эта "окаянная", "проклятая", "белокурая" и к тому же необычайно благоустроенная, по-куркульски крепкая Германия, простиралась перед распаленным войной, водкой и пропагандой, до зубов вооруженным совком.
В поэме фронтовика Александра Солженицына "Прусские ночи" метко нарисована эта босяцкая зависть к буржуазному достатку, помноженная на бандитскую "свободу действий":
"Расступись, земля чужая!
Растворяй свои ворота!
Эта наша удалая
Едет русская пехота!
"По машинам!... По дороге!
На Европу! -на-вались!"
Враг – ни запахом, ни слухом.
Распушили пухом-духом!
Эх, закатим далеко!...
Только что-то нам дико
И на сердце не легко?
Странно глянуть сыздаля,
А вблизи – того дивней:
Непонятная земля,
Всё не так, как у людей,
Не как в Польше, не как дома
Крыши кроют – не соломой,
А сараи – как хоромы!..."
Солженицын выразительно показывает, как в ходе советского наступления нарастает пьяный разгул убийств, насилия, грабежей, поджогов и бессмысленных разрушений, что прикрывается фразеологией про "справедливое историческое возмездие".
"И несётся наша лава
С гиком, свистом, блеском фар -
Кляйн Козлау, Грос Козлау -
Что деревня – то пожар!
Всё в огне! Мычат коровы,
Заперты в горящих хлевах, -
Эх, милаши,
Вы не наши!
Мил мне, братцы, ваш разбойный
Не к добру весёлый вид.
Выбирали мы не сами,
Не по воле этот путь,
Но теперь за поясами
Есть чем по небу пальнуть!".
Итак, красная армия приобретает откровенно "разбойный вид". Проще говоря, дичает. К тому же, по наивысшему разрешению. Писатель Лев Копелев, в то время советский майор, очевидец гибели Восточной Пруссии, в своих ошеломляющих воспоминаниях пишет:
"Да, посылки действительно разрешили. Незадолго до начала зимнего наступления. Каждому солдату предоставлялось право посылать одну или две восьмикилограммовые посылки в месяц. Офицерам вдвое больше и тяжелее.
Это было прямое и недвусмысленное поощрение будущих мародеров, науськивание на грабежи. Что иного мог послать солдат домой? Старые портянки? Остатки пайка?" ("Хранить вечно").
Результаты начальственного поощрения убийц, насильников и грабителей не заставили себя ждать:
"Русские вели себя как дикие звери. Переходя от фермы к ферме, они все пожирали на своем пути. Мука, окорока, консервы – все шло в ход. Продукты вытягивались из подвалов и разбрасывались по двору. Когда солнце стало припекать – наступала весна – они стали портиться, и ферму пропитал запах гниющей еды...
Часто русские солдаты отрывали от матерей детей и забирали их в лагеря. Многие умерли в дороге. А другие уже дома, зараженные венерическими болезнями, которые дико распространились после нашествия наших "освободителей"" (Хорст Герлах."В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного". М., 2006).
Снова Лев Копелев: "К вечеру въехали в Найденбург. В городе было светло от пожаров: горели целые кварталы. И здесь поджигали наши. Городок небольшой. Тротуары обсажены ветвистыми деревьями. На одной из боковых улиц, под узорной оградой палисадника лежал труп старой женщины: разорванное платье, между тощими ногами – обыкновенный городской телефон. Трубку пытались воткнуть в промежность.
Солдаты кучками и поодиночке не спеша ходили из дома в дом, некоторые тащили узлы или чемоданы. Один словоохотливо объяснил, что эта немка – шпионка, ее застукали у телефона, ну и не стали долго чикаться".
Александр Солженицын, в то время капитан красной армии, тоже был тогда в Найденбурге, может быть, где-то рядом с майором Копелевым, что пытался остановить бесчинства советской солдатни (позднее за это Копелев "загремит", и они встретятся с Исаевичем на "шарашке" возле Марфино). Солженицыну тоже есть что сказать про этот восточно-прусский город: "Херингштрассе, дом 22. Он не сожжен, лишь разграблен, опустошен. Рыдания у стены, наполовину приглушенные: раненая мать, едва живая. Маленькая девочка на матрасе, мёртвая. Сколько их было на ней? Взвод, рота? Девочка, превращённая в женщину, женщина, превращённая в труп... Мать умоляет: "Солдат, убей меня!"".
Эти мольбы о смерти как о милосердии тогда звучали по всей Восточной Пруссии. Лев Копелев вспоминает вокзал в Алленштейне:
"...У пассажирского вагона труп маленькой женщины. Лицо укрыто завернувшимся пальто, ноги, круто согнутые в коленях, распахнуты. Тонкий слой снега и какая-то тряпка едва укрывали застывшее испоганенное тело. Видимо, насиловали скопом и тут же убили, или сама умерла и застыла в последней судороге. Еще несколько трупов – женских и мужских в штатском – у вагонов, на платформах.
Ряд открытых платформ, уставленных большими ящиками. Беляев, шофер, сержант и его спутники раздобыли топоры и ломы. Мы взламываем ящики, а в них главным образом домашний скарб – перины, тюфяки, подушки, одеяла, пальто.
С соседней платформы тихий старушечий голос:
- Зольдат, зольдат!
Между ящиками разной величины гнездо из тюфяков, одеял. В нем старушка, закутанная шарфами, платками, в большом темном капоре, припорошенном снегом. Треугольник бледного сморщенного лица. Большие светлые глаза. Смотрят очень спокойно, разумно и едва ли не приветливо.
- Как вы сюда попали, бабушка? Даже не удивилась немецкой речи.
- Солдат, пожалуйста застрели меня. Пожалуйста, будь так добр.
- Что вы, бабушка! Не бойтесь. С вами ничего дурного не будет.
В который раз повторяю эту стандартную брехню. Ничего хорошего с ней не будет.
- Куда вы ехали? У вас здесь родственники?
- Никого у меня нет. Дочь и внуков вчера убили ваши солдаты. Сына убили на войне раньше. И зятя, наверно, убили. Все убиты. Я не должна жить, я не могу жить..."
А рядом уже кипит мародерская работа:
"На всех путях по вагонам рыщут в одиночку и группами такие же, как мы, охотники за трофеями. У кучи приемников сияют красные лампасы – генерал, а с ним офицер-адъютант и двое солдат, волокущих чемоданы и тюки. Генерал распоряжается, тычет в воздух палочкой с серебряным набалдашником". (Вот откуда у того же товарища Жукова взялись 7 вагонов с элитной мебелью, множество золотых часов, колец, кораллов, а также меха, картины, гобелены...).
Обычная уличная сценка тех дней, увековеченная Львом Копелевым:
"Посреди мостовой идут двое: женщина с узелком и сумкой и девочка, вцепившаяся ей в руку. У женщины голова поперек лба перевязана, как бинтом, окровавленным платком. Волосы растрепаны. Девочка лет 13-14, белобрысые косички, заплаканная. Короткое пальтишко; длинные, как у стригунка, ноги, на светлых чулках – кровь. С тротуара их весело окликают солдаты, хохочут. Они обе идут быстро, но то и дело оглядываются, останавливаются. Женщина пытается вернуться, девочка цепляется за нее, тянет в другую сторону.
Подхожу, спрашиваю. Женщина бросается ко мне с плачем.
- О, господин офицер, господин комиссар! Пожалуйста, ради Бога... Мой мальчик остался дома, он совсем маленький, ему только одиннадцать лет. А солдаты прогнали нас, не пускают, били, изнасиловали... И дочку, ей только 13. Ее – двое, такое несчастье. А меня очень много. Такое несчастье. Нас били, и мальчика били, ради Бога, помогите... Нас прогнали, он там лежит, в доме, он еще живой... Вот она боится... Нас прогнали. Хотели стрелять. Она не хочет идти за братом...
Девочка, всхлипывая:
- Мама, он все равно уже мертвый...".
Американский историк-ревизионист Вильям Пирс пишет про Восточную Пруссию января 1945-го:
"Когда советские воинские части перехватывали колонны бегущих на запад немецких беженцев, то они творили такое, чего в Европе не видели со времён нашествия монголов в Средние века. Всех мужчин – большинство из которых были крестьяне или немцы, занятые в жизненно важных профессиях, и таким образом, освобожденные от воинской службы, – обычно просто убивали на месте. Всех женщин, почти без исключений, подвергали групповому изнасилованию. Такова была участь и восьмилетних девочек, и восьмидесятилетних старух, и женщин на последних стадиях беременности. Женщинам, которые сопротивлялись изнасилованиям, перерезали горло, или застреливали. Часто, после группового изнасилования, женщин убивали. Многих женщин и девочек насиловали по столько много раз, что они от одного этого погибали.
Иногда советские танковые колонны просто давили гусеницами спасающихся беженцев. Когда части Советской Армии занимали населённые пункты Восточной Пруссии, то они начинали такую бестиальную, звериную оргию пыток, изнасилований и убийств, что это не представляется возможным описать в полной мере в этой статье. Иногда они кастрировали мужчин и мальчиков, перед тем как убить их. Иногда они выдавливали им глаза. Иногда они сжигали их заживо (в любом подростке-блондине могли заподозрить эсэсовца со всеми вытекающими последствиями – А.Ш.). Некоторых женщин, после группового изнасилования, распинали, прибив их ещё живых к дверям амбаров, а затем используя их в качестве мишеней для стрельбы" ("Ревизионистская история: взгляд справа", М., 2003, стр. 61).
Именно гражданские Восточной Пруссии, в первую очередь женщины, дети и люди пожилого возраста, которые в ужасном испуге бежали от пьяных сталинских орд, составляли абсолютное большинство пассажиров печально известного лайнера "Вильгельм Густлофф", который был затоплен 30 января 1945 советской подводной лодкой под командованием Маринеско. Из более чем 10 тысяч человек, что находились на борту лайнера, по разным оценкам погибло от 7 до 9 тысяч (18-градусный мороз, в море плавали льдины). Гибель "Вильгельма Густлофф" стала наибольшей морской катастрофой в истории (подробнее об этом – в известном романе Гюнтера Грасса "Траектория краба").
Фронтовик Леонид Рабичев (тогда – старлей-связист) сделал убийственную зарисовку того, что видел лично:
"Да, это было пять месяцев назад, когда войска наши в Восточной Пруссии настигли эвакуирующееся из Гольдапа, Инстербурга и других оставляемых немецкой армией городов гражданское население. На повозках и машинах, пешком старики, женщины, дети, большие патриархальные семьи медленно по всем дорогам и магистралям страны уходили на запад. Наши танкисты, пехотинцы, артиллеристы, связисты нагнали их, чтобы освободить путь, посбрасывали в кюветы на обочинах шоссе их повозки с мебелью, саквояжами, чемоданами, лошадьми, оттеснили в сторону стариков и детей и, позабыв о долге и чести и об отступающих без боя немецких подразделениях, тысячами набросились на женщин и девочек.
Женщины, матери и их дочери, лежат справа и слева вдоль шоссе, и перед каждой стоит гогочущая армада мужиков со спущенными штанами.
Обливающихся кровью и теряющих сознание оттаскивают в сторону, бросающихся на помощь им детей расстреливают. Гогот, рычание, смех, крики и стоны. А их командиры, их майоры и полковники стоят на шоссе, кто посмеивается, а кто и дирижирует – нет, скорее, регулирует. Это чтобы все их солдаты без исключения поучаствовали. Нет, не круговая порука, и вовсе не месть проклятым оккупантам – этот адский смертельный групповой секс.
Вседозволенность, безнаказанность, обезличенность и жестокая логика обезумевшей толпы. Потрясенный, я сидел в кабине полуторки, шофер мой Демидов стоял в очереди, а мне мерещился Карфаген Флобера, и я понимал, что война далеко не все спишет. А полковник, тот, что только что дирижировал, не выдерживает и сам занимает очередь, а майор отстреливает свидетелей, бьющихся в истерике детей и стариков" ("Война все спишет", "Знамя" N2, 2005).
Немецкий историк Йоахим Гофман, автор книги "Сталинская истребительная война 1941-45 рр...", пишет:
"Вторжение Красной Армии в Восточную Пруссию, Западную Пруссию и Данциг, в Померанию, Бранденбург и Силезию всюду равным образом сопровождалось злодеяниями, подобных которым в новой военной истории еще поискать. Массовые убийства военнопленных и гражданских лиц любого возраста и пола, массовые изнасилования женщин, даже старух и детей, с отвратительными сопутствующими явлениями, многократно, подчас вплоть до смерти, умышленные поджоги домов, сел, городских кварталов и целых городов, систематическое разграбление, мародерство и уничтожение частной и общественной собственности и, наконец, массовая депортация мужчин, а также женщин и молодежи в трудовое рабство Советского Союза – обычно с отделением матерей от их детей и с разрывом семейных уз – таковы были выделяющиеся признаки события, которое вопиюще противоречило принципам упорядоченного ведения войны".
Красная армия продвигалась дальше на запад, по свидетельствам И. Гофмана, все больше напоминая гибрид воинственной азиатской орды и шумного цыганского табора: вот проносятся танки, укрытые дорогими персидскими коврами, на которых сидят бойцы с бутылками коллекционного вина; время от времени в колонах мелькают хмельные солдаты в каких-то макинтошах и наполеоновских "треуголках", с зонтиками, а вот едет старинная карета, которую выволокли из какого-то баронского родового имения... В марте 1945-го советские "освободители" вышли к Одеру. 1 марта Йозеф Геббельс записывал в своем личном дневнике: "К нам поступают теперь бесчисленные сведения о большевистских зверствах. Они настолько ужасны в своей правдивости, что дальше ехать некуда...". На следующий день, 2 марта он продолжает: "Конев требует от командиров принятия строжайших мер против разложения войск. Он указывает также, что поджоги и грабежи могут производиться только по приказу. Характеристика, которую он дает этим фактам, чрезвычайно интересна. Из нее видно, что в лице советских солдат мы имеем дело со степными подонками. Это подтверждают поступившие к нам из восточных областей сведения о зверствах. Они действительно внушают ужас. Их невозможно даже воспроизвести в отдельности. Прежде всего, следует упомянуть об ужасных документах, поступивших из Верхней Силезии. В отдельных деревнях и городах бесчисленным изнасилованиям подверглись все женщины от 10 до 70 лет. Кажется, это делается по приказу сверху, так как в поведении советской солдатни можно усмотреть явную систему" (Й. Геббельс, "Последние записи", М., 1998).
В 5-той, последней главе «Розы мира», что называется «Смена ионов», Даниил Андреев трактует символику Апокалипсиса Иоанна Богослова (как он ее понимает). В частности пишет: «В Откровении Иоанна это место названо по-еврейски – «Армагеддон». Я не знаю, что значит это слово. Мне кажется, великое событие это совершится в Сибири».
Это не удивительно, что местом, где суждено родиться новому справедливому миру, в котором «не будет ни лжи, ни борьбы за прозябание», где можно «выйти под широкое небо и идти, куда ведет сердце, вера и талант, Даниил Андреев видит Сибирь. В его парадигме Сибирь – это Россия. Сам о себе он пишет в письме жене: «Но я не европеец и не азиат. Я – русский. Россия же, это - не страна, а часть света, самостоятельная метакультура».
Как относиться к «Розе мира» - как к Пророчеству, жанру фэнтези, попытке рассмотреть историю сквозь призму метафизики – каждый решает сам. Это произведение многие люди воспринимают как Откровение, одно из многочисленных неканонических апокалиптических произведений в ключе христианской традиции. Идея «Розы мира» - объяснить русским и самому себе как русскому человеку суть предназначения России в мире, укрепить веру в то, что Россия – это не «бездарная страна», где «даже светлые подвиги – это только ступени в бесконечные пропасти к недоступной весне», а носительница великой миссии подготовки второго пришествия Христа.